«Просто дыра в животе, прожгло, разъело порохом или чем-то таким, дыра в матку просто», — выжившая из роддома Мариуполя о том, как потеряла долгожданного ребёнка из-за этой войны.

Молодая семья — Виктория Шишкина — 37 лет, Владимир Шишкин — 32 года. Они жили в Мариуполе. Теперь им предстоит путь из России, Петербурга в Германию — Владимиру нужно делать сложное протезирование, у него максимально высокая ампутация левой ноги, Виктория продолжает залечивать осколочные ранения. Если бы не было войны, они бы жили в Мариуполе втроем — их сыну было бы уже три месяца, он бы улыбался, узнавал родных, начинал интересоваться игрушками. Он бы жил. Война убила его.

«Муж в Мариуполе был по строительству — ремонты, восстановительные работы, а я последнее время работала лаборанткой на рентгене на заводе Ильича», — мы с Викой говорили в машине, пока ехали из Петербурга в Пункт временного размещения (ПВР) беженцев «Царицыно озеро» под Тихвином в Ленинградской области — один из самых больших в России. Вика ехала навестить родных, которые там живут. Володя, муж Виктории был еще в больнице Святого Георгия в Петербурге, долечивался, а сама она жила в хостеле в центре города. И вот решила повидать родственников.

Дорога от Петербурга до Царицына озера — почти три часа. Вика рассказывала свою историю, я записывала. Вика говорила о том, что она была одной из тех беременных женщин в мариупольском роддоме, которые стали 9 марта жертвами авиаудара.

Российские госСМИ с самого начала писали, что удар по мариупольскому роддому №3 — фейк, что женщины — не жертвы, а загримированные актрисы. Потом риторика сменилась – стали утверждать, что женщин насильно удерживали в «заложниках» ВСУ.

Я привожу рассказ Виктории о пережитом практически дословно. Запись сохранена.

«Я была в самом эпицентре этого (удара по роддому), тяжело ранена была. Из четырех девочек, которых везли в другой район (из третьего роддома – куда пришелся удар, - авт.) в подвал другого роддома, я была самая тяжелая. И все время находилась в подвале в этом роддоме. Там же мне и операцию сразу сделали.

Я во всех роддомах была. Сначала была в Первом роддоме – нашем перинатальном центре, когда все это начиналось 24 февраля, а 25-го нас из этого роддома эвакуировали в третий роддом, потому что обесточен оказался весь район. И до 9 марта я была в третьем мариупольском роддоме, левобережном. Нас там было в палатах по шесть-семь человек девочек.

Восьмое марта прошло тихо – никаких перестрелок. И погода была солнечная. Девятого днём все отдыхали. Всё это случилось внезапно. Мы и раньше слышали, что пролетал самолёт, куда-то скинул бомбу... Мы с замиранием ждали – куда, близко или не близко. И понимали через несколько секунд. А этот прилёт — просто «бом» и всё сложилось, как карточный домик, всё вырвало (с привычных мест). Я ещё в сознании была, а потом, когда меня выгребли с этих завалов – отрубилась, потому что много крови потеряла.

Меня повезли в другой район города, в роддом, где в подвале принимали роды. Сначала где-то там по дороге вкалывали уколы мне в плечо, жгут на ногу наложили.

У меня был большой срок, на 37-й неделе все это случилось. Прямое попадание в живот. Мне в подвале делали кесарево. Это был мальчик, мне потом сказали, что вес 3700 и рост 55 сантиметров. Первую беременность я потеряла в 2019-м — выкидыш на 21-й неделе, а эту доносила, вот-вот должна была рожать. Теперь полтора года нельзя беременеть — матку еле спасли, была большая кровопотеря. Будто он целился мне в живот. Просто дыра в животе, прожгло, разъело порохом или чем-то таким, дыра в матку просто.

Девочки в палате, которые со мной были... Одну, которую на носилках выносили, на всех фото она есть. Она сзади меня лежала. Она погибла…Главное, что она в роддом в этот же день поступила — 9-го марта. Ей кесарево должны были делать на следующий день. И она после удара — а ей ногу оторвало — так кричала, ужас: «Убейте меня, не хочу жить».

Я была у самого окна, меня всю завалило, ко мне невозможно было подойти нормально. Еле-еле все разгребли, на простынке меня аккуратно вытащили, как они только подобрались ко мне — полицейские и врачи — не знаю.

Мне потом сказали, что давление у меня было 80 на 40, или даже 60 на 40. И меня спасали в подвале, где операционная была из ничего просто. Операцию делали акушерка, врач- анестезиолог и гинеколог.

Так долбило, прилеты эти — такое ощущение, что в стену стучат: «бум, бум». А еще холодина адская, холод собачий, мы все трясемся сидим в коридорах, а со всех сторон «бум, бум», трясутся стены. Спишь в одежде, от холода тридцать три одеяла, всеми накроешься, все равно трясет от холода. Я думала, что не выйдем из подвала. Угнетала обстановка, такие мысли лезли в голову – а если засыплет? В подвале было слышно, как свистит ветер. Где мы лежали вдвоем с девочкой после операции, так там так свистело и дуло, и все казалось, что нас всех завалит.

Но мы хотя бы сквозь щель видели свет — различали, когда день, вечер и ночь, в коридорах полнейшая темнота была. Генератор включали три раза в день по часу: в девять утра, с двух до трех дня и в восемь вечера до девяти, чтобы зарядить телефоны, фонарики, чаю теплого хотя бы попить. Потом был прилет, в генератор попало. Какой-то мужик с соседних домов принес старый генератор, от которого сильно пахло соляркой. Кушать готовили на улице под бомбежками, повара у нас оглушило от прилета рядом. Вода — отдельный кошмар: собирали с труб, снеговую, дождевую, какую только не пили. Поначалу кто-то еще мог сказать «я техническую не пью», а потом — кто потом что смотрел — что было, то и пили, уже не до выбора было, а слово «помыться» даже не произносилось. Ни помыться, ни подмыться, салфетки влажные – это уже хорошо.
Вспомнишь это все — в голове не укладывается.

Муж мой был дома 9 марта, на следующий день пошел ко мне проведать с продуктами, попал под обстрел. Хорошо, что его на улице заметили пацаны — он кричал, на помощь звал, ему вывернуло колено в другую сторону. Под бомбежкой люди словили какую-то попутку, повезли его куда-то, где оказали первую помощь, и в областную (больницу) потом его повезли. Но время было упущено, должного лечения не было, там и света не было. И он лежал среди множества людей, их было немерено. Он до 26 марта в больнице находился. А потом переправили в Мангуш, там обследовали, сказали, что гангрена, левую ногу ампутировали. Потом в Донецке еще выше ампутировали.

Сестра моя Наташа эвакуировались раньше с Мариуполя, они 10 апреля были здесь (в Царицыном озере – прим. авт.) А мы ничего не знали, связи не было. И я категорически была против эвакуации, потому что не знала, живы или нет родные. Пришла пресса в подвал, российская и днровская, я на камеру говорила, что ищу родных. Сестра в России увидела меня. 

Меня еще спрашивали, не удерживали ли нас в роддоме, где был удар, держали ли нас в заложниках, и откуда стреляли. Нет, не удерживали нас никто в заложниках, а откуда стреляли — я сказать не могу, так как лежала на кровати и не видела. А еще спрашивали журналисты, как у меня настроение. Ну как так можно. Какое настроение. Ребенка потеряла, тяжело ранена была…

Нас с этого подвала в роддоме №2 эвакуировали 1 апреля днровцы. Пришли и сказали выезжать, они сказали, что будут в Азовсталь пулять и что нам ответка прилетит, поэтому надо уходить. Я после подвала осталась в восточном районе Мариуполя, меня приютили люди из роддома. Связи не было, я не знала, кто из родных жив. В руинах роддома, где был авиаудар, нашли мой паспорт. Я вспомнила телефон подруги. Когда появлялась связь, мы в соцсетях списались. Она написала, что муж мой жив и он в Донецке. Я с эвакуируемыми выехала в Донецк и 29 апреля была у мужа в больнице. Пошла сразу к главврачу, так и так, я жена. И меня поселили с ним в палату, где еще трое мужиков. И я четвертая, только бы с ним быть. А он такой бледный, худющий, а ведь он у меня до войны спортом занимался.

У нас было жилье и работа. Я все переживала раньше, что надо трудовой стаж зарабатывать, а сейчас — ни трудовой, ничего нету. Я в растерянности.

Наш город Мариуполь, где я родилась, был после 2014 года фактически центром Донецкой области, ледовая арена была построена, все было – стадион, парки, все обновлялось, были планы грандиозные, чего только ни хотели строить. А сейчас страшно, очень страшно. Города нет», — резюмирует свой рассказ Виктория.

Акушерка Татьяна Соколова, которая, вместе с другими медиками спасала Викторию в повале роддома №2, сейчас во Львове. Она давала интервью украинскому телевидению. Вот ее краткий рассказ:

«Второго марта я пришла на работу, да так и осталась на полтора месяца — в подвале роддома были оборудованы родильный зал и операционная. В подвале было 27 новорожденных детей.

Девятого марта привезли двух тяжелораненых женщин из третьего роддома, одна из которых — Вика. У нее было очень много осколочных ранений и небольшая рана на животе, Вика была без сознания, пульс едва прощупывался и давление падало.. Вике сделали кесарево. И уже на этапе зашивания раны закончилась солярка и погас свет. Зашивали под фонариками от телефонов».

Татьяна Соколова рассказала, что потом, когда Вика пришла в себя, она подошла к ней и сказала: «Вика, ты родила мальчика, весит он 3700, он мертв, ты хотела бы на него посмотреть?». Татьяна вспомнила, что Вика отвечала ей совершенно спокойно, как будто бы обуглилась в своем горе: «Татьяна Ивановна, я об этом думаю, что если посмотрю на него, то сойду с ума, а если не посмотрю, то буду жалеть всю оставшуюся жизнь. Вы поднесите его ко мне, я посмотрю, но трогать не буду». Акушерка рассказала, как принесла ребенка, как Вика посмотрела, взяла его крохотную ручку, сказала, что похож на мужа, подержала на руках мертвого мальчика и отдала.. 

Татьяна вспоминает, что Вика держалась, а срыв с истерикой у нее случился, когда пришла российская пресса, бесцеремонно ходили, брали интервью.

Вике и Владимиру помогают петербургские волонтеры — нашли хостел в центре города, где сначала Вика жила одна, пока Володя долечивался в больнице, а потом его выписали и привезли к жене. Им помогают с лечением, питанием, помогут с выездом из России и устройством в клинику в Европе. Самое страшное эта семья пережила, надеюсь.